Леонид Жуховицкий: Как догнать Америку в индивидуальном порядке?
Дано: нравственность падает. Требуется доказать…
Впрочем, ничего оказывать не надо, и так всем все ясно.
Однако любопытно вот что: а вообще существовали такие времена, когда нравственность не падала бы, а поднималась? Вы знаете, похоже, что нет. Разве что в сталинскую эпоху, когда любой советский человек был на порядок выше любого не советского, а те, кто до этого уровня чуток не добирал, в количестве то ли пятнадцати, то ли сорока миллионов коллективно исправлялись в прохладных регионах державы. Во все остальные времена нравственность шла только вниз, и народ становился все хуже и хуже.
Тем не менее и сегодня как-то живем. Изловчаемся.
Как правило, общественную нравственность разрушало не все население империи, а лишь наиболее разболтанная его часть — молодежь. Это она вопреки заветам примерных прадедов все делала не так: не так училась, не так одевалась, не так причесывалась, не так одевалась, не так работала, не так ложилась в постель, а уж в постели делала не так все без исключения.
Вот и в наши дни деградация духовности и традиций идет прежде всего по линии подрастающего поколения. Вечные ценности отброшены, приличия забыты, цинизм торжествует. Деньги и деньги. Мальчишки моют машины богатым иностранцам, подростки торгуют пивом и бананами, парни идут в коммерсанты и рэкетиры, девчонки норовят хоть в Африку фотомоделями, а не выгорит, согласны и проститутками. Распад, развал, оскудение. Все прут в бизнес — а кто ж будет учить, лечить, доить коров и строить дома?
Бескрылый прагматизм — вот болезнь эпохи. Пора бы общественности ударить в набат.
Пора бы, а не ударяет. Средства массовой информации если и пишут о молодежной безнравственности, то вяло и как бы по инерции. Больной вопрос не болит, гражданский гнев комнатной температуры, вал читательских писем не захлестывает редакционные почтовые ящики.
Между тем еще недавно именно молодежная тематика делала изданиям тиражи, а зрелищам кассу. Долгогривые (или бритоголовые) юнцы в уродливо узких (или уродливо широких) штанах выделывали черт-те что на радость публике. Сперва они попадали в дурную компанию, потом раскаивались, зато в промежутке успевали такого понатворить! Только благодаря молодежи общество не скучало: дикарские моды сменяли одна другую, безуспешная, но интересная борьба с хиппи, рокерами, брейкерами, фанатами и прочими центровыми развлекала население, создавая видимость общественной жизни.
Понятно, сейчас время иное. Торжествует свобода печати, коррупция оказалась увлекательней порнухи, политическая сплетня потеснила не только молодежную, но даже театральную. И все ж вопрос: а где они нынче, металлисты, чистильщики, любера и остальные, уже названые выше? Почему вдруг исчезли, будто и не существовали никогда? Ведь какие были красочные тусовки? Неужто совсем рассосались?
Лет, наверное, семь назад я попробовал разобраться в частой и пестрой смене молодежных движений, к которым как раз тогда прилепилось броское слово «неформалы». Вроде бы докопался до корней. Повторять написанное не стану, вспомню лишь выводы.
Неформальные подростковые движения были по преимуществу мужскими и причины, несмотря на заграничные названия, имели сугубо отечественные. Подрастающие мальчишки пытались решить свои навалившиеся мужские проблемы: утвердиться в собственных глазах, в глазах общества, в глазах ровесников, в глазах девочек — последнее, возможно, прежде всего. Будучи социально никем, безденежные и бесправные, они сбивались в стаи и выкидывали опознавательный знак, все равно какой, лишь бы новый: рокер так рокер, металлист так металлист. Фирменный лейбл заменял личную значимость, привлекал внимание, делал социальный ноль хоть и осуждаемый, но все же единичкой.
Теперь молодежная тусовка уже давно не предлагает ничего новенького. Похоже, закомплексованные тинэйджеры наловчились решать свои личные задачи иным путем…
Молодых называют безнравственными. Но «безнравственность» — термин неточный. Настоящей безнравственности, вероятно, вообще не бывает. Если мы говорим, что у кого-то нравственности нет, это означает всего лишь, что он живет по нормам, не совпадающим с нашими. Скажем, у нас нравственная моногамия. Но разве мусульманин, у которого четыре жены и двенадцать наложниц, аморален? Он истово религиозен, он заботится обо всех своих женщинах и детях, помогает бедным, блюдет традиции и стремится распространить свою правую веру на весь неверный мир. Это ведь тоже нравственность, только иная.
Наши дети выросли в атмосфере господства весьма своеобразной «коммунистической морали», которая, впрочем, как это ни парадоксально, восходила к христианской системе ценностей. Большевики взрывали церкви, ссылали священников, но сурово карали не только за убийства или кражу, но и за «моральное разложение» (не пожелай жены ближнего), за «неискренность перед партией» (не солги) и т.д.
Всевозможные кодексы строителей коммунизма вполне укладывались в нормы Священного Писания, хотя были и изрядные отличия: скажем, кесарю полагалось отдавать не только кесарево, но и Богово. Что, правда, не было такой уж новинкой для России, где много поколений как минимум с грозного Ивана ставили царя неизмеримо выше святейшего патриарха: страх земной был ближе и опасней грома небесного. Большевики не желали делиться с церковью даже малым влиянием, но узда традиционной морали их вполне устраивала, если была в собственных руках. Коммунистические правила поведения рухнули вместе с колючей проволокой, перемены стали неизбежностью. Видимо, главная вина молодежи в том, что ее нравственность изменилась так быстро, что мы, старшие, просто не успели приспособиться к столь стремительным поворотам. Вспомним, за что молодых больше всего ругали лет, скажем, десять назад?
Инфантильность. Помните такое словечко? Моги и забыть — сегодня оно практически не звучит Нынешних школяров ругают за прямо противоположное: за прагматизм, расчетливость, ненормально раннюю взрослость. На нас не угодишь. Давно ли стыдили, что клянчат у мамы на мороженое? Сегодня какой-нибудь двенадцатилетний Вовик при надобности сам ссудит поиздержавшимся родителям пару-другую десятитысячных бумажек, но и это не устаивает, поскольку мы в его годы денег не имели, зато «дядю Степу» знали наизусть.
Может, время нам, взрослым, избавляться от своей инфантильности?
Помните, с какой завистью смотрели мы по телеку на обалденно сверкающие витрины всевозможных амстердамов и мюнхенов, как хотели, чтобы у нас так, но чтобы при этом сохранились все достижения развитого социализма, включая пьянки у станка и беготню по магазинам в рабочее время. Словом, по поговорке: работать, как у нас, а получать, как у них.
Нынешние тинэйджеры уже знают, что так не бывает. Они входят не просто в жизнь, а в рыночную, конкурентную жизнь причем не европейско-американскую, упорядоченную с неизменными законами, надежными банками и грозной полицией, а в нашу, совковую, где банки химичат и врут, а милиция из сотни убийств раскрывает те пятнадцать, которые по пьянке. Для нас это распад и раздрай, а для подростков нормальная окружающая среда, где вполне можно сориентироваться. Ведь не ужасается же бедуин бесконечности пустыни, а чукча — бесконечности зимы…
Для нас трудовая мораль, а в основе которой лежали высокая сознательность, помощь отстающим, тюрьма за прогул и прочие формы бескорыстия, казалось естественной и как бы врожденной. Для них же она просто наглое лицемерие, вид начальственного жульничества.
И ведь правы» Как в былые времена помещики давили крепостных моральным стимулом, так при диктатуре новые помещики, номенклатура, требовали от новых крепостных рвать жилы не за деньги, а во имя высокой радости вдохновенного труда. Результат этого энтузиазма не мог в конце концов не сказаться: верхушка становилась все коррумпированной, народ — все злее. Экономика и мораль разваливались параллельно, только мораль быстрей. Ну в каком еще языке отыщется столько ласковых синонимов к слову «украсть»? Стибрить, слямзить, унести, приделать ноги, позаимствовать, взять что плохо лежит, и, наконец (пропускаю десяток выразительных, но, увы, нецензурных глаголов), великолепный, объединяющий экономику с идеологией, гордый термин «скоммуниздить».
В деятельности этого сорта роль партии была уж точно ведущей и направляющей, но постепенно и народ раскочегарился: что не скоммуниздила номенклатура, добрал беспартийный люд, готовый по винтику в карманах вынести хоть тепловоз.
Так на какую же нравственную традицию могла опереться в конце 80-х молодежь эпохи гласности и рынка?
Если добавить, что в самом начале 90-х легко распалась огромная, из века в век разраставшаяся империя, можно только подивиться стойкости и жизненной силе подраставшего поколения, которому в этом содоме пришлось самостоятельно разбираться в весьма противоречивых заветах разнообразных отцов, убитых и убивавших, сидевших и сажавших, красных, белых и менее четких по колориту, фанатиков и казнокрадов, коммунистов, монархистов, нацистов и прочих, пытавшихся осенить юную толпу множеством несовместимых символов — от креста до серпа и свастики.
По сути, подросткам не оставалось иного, кроме как на живописных руинах коммунистическо-державной морали строить новую хоть какую-то. Позволяющую жить хоть в относительном мире с самим собой.
Что-то у них, пожалуй, получилось.
Большинству старших искренне кажется, что еще недавно в молодежной среде с нравственностью был хоть и не идеальный, но порядок, в теперь все распалось. Вряд ли это так. Скорей прежде молодежь была понятней и управляемой, легче было различить, кто в строю, а кто выбился из ряда. Но если взглянуть на дело с точки зрения не сорокалетнего, картина выйдет совсем иная.
По сути, в спокойные застойные времена положение молодежи было зависимым, унизительным и потому трагичным. Чтобы пойти в кино с девочкой, приходилось клянчить у мамы. Джинсы, кроссовки, магнитофон — не столь кричащая роскошь — требовали многомесячной осады родителей, запутанных воспитательной прессой и гадавших, способствует или препятствует серьезная трата счастью отпрыска в отдаленном грядущем. Что уж говорить, например, о мотоцикле — тут годами шла борьба, сопровождавшаяся кучей отказов, условий и нравоучительных историй об американском миллионере, который в шестнадцать лет выставляет сына из дому с долларом в кармане, тогда как ты, бездельник…
Не так уж трудно понять, почему молодежь в те времена бесилась, выдрючивалась, ставила на куртки заклепки и брила затылки, оставляя на макушке лишь зелено-розовые ирокезные гребешки. Много ли сулила «юноше, обдумывающему житье», прилежание, послушание и твердость поступи на проложенном отцами пути? Сто двадцать рэ после института, в тридцать — туристская поездка в Болгарию, в сорок — кооперативная малометражка, в пятьдесят — «Запорожец» и, если уж повезет, «скворечник» пять на пять на садово-огородном пятачке. Не густо! Вот и перли, кто половчей, в комсорги и парторги, чтобы хоть как-то выбиться, не в баре, так в бурмистры. А золотой возраст любви — пятнадцать, семнадцать, двадцать — протекал по чердакам и подъездам, без денег, без реальных перспектив, в нищенской позе полупоклона перед взрослыми, кредитоспособными, уверенно стоящими на ногах.
Здесь не грех и признаться, что инфантильность тинэйджеров, которую мы с ядовитой снисходительностью высмеивали, была нам и приятна. В рабской стране, где мы жили, все зависели от парткома, от райкома, от директора, от выездной комиссии, от таинственного КГБ, от месткома, распределявшего путевки, от завмага, распределявшего дефицит. Для равновесия было просто необходимо, чтобы кто-нибудь зависел и от нас. Вот и выручали усатые отпрыски, просившие рубль и тем самым возвращавшие отцам уверенность в себе.
Как же далеки патриархальные эти времена.
Сегодня кардинальная проблема воспитания — надо ли покупать детям кроссовки, джинсы, магнитофоны, мотоциклы, машины и квартиры, — можно считать полностью решена. Не надо.
Сами купят.
Как-то сам собой отпал и еще один вопрос, совсем недавно будораживший умы: а что положено молодому человеку? Одежда, парфюмерия, рестораны, курорты, загранки — можно или нет? Теперь и тут без проблем: что в состоянии оплатить, то и положено. На «мерседес» заработал — «мерседес» положен.
Надо честно сказать, эта ситуация здорово раздражает. Приятно ли в каком-нибудь Майами московскому профессору, скромно приглашенному на пять лекций в местный университет, наткнуться на компанию молодых лоботрясов, с российской широтой сорящих американской валютой? Хорошо ли, когда на Кутузовском проспекте твой битый-штопанный «жигуленок» обгоняет юный нахал на «тойоте»? Ощущение не из ласкающих душу. Да кто они такие? Да с какой стати в бедной России, вместо того чтобы…
Да, по сравнению с Америкой Россия очень бедна. Да, еще минимум лет пятьдесят нам предстоит жить хуже, чем им, возможно, намного хуже.
Но! Разве вытекает отсюда, что один отдельно взятый Вова непременно должен жить хуже, чем один отдельно взятый Джон? Вот это, извините, ниоткуда не вытекает. Такого приказа не было. А если и будет, вовсе не факт, что отдельно взятый Вова согласится его выполнять.
Нас раздражает, что парни студенческого возраста вовсю раскатывают на поддержанных иномарках. Но ведь студенты Страсбурга или Бостона делают то же самое. Они что, больше заслужили? Трудолюбивей, умней, предприимчивей наших? Не думаю. Это их прадеды были трудолюбивей и умней: раньше установили демократию, раньше ввели свободу печати, гарантировали права человека, развили рынок, отделили экономику от государства. А правнуки пришли на готовенькое. Да, России в обозримом будущем Америку не догнать. Но любой московский или ярославский студент имеет сегодня возможность догнать Америку, так сказать, в индивидуальном порядке. Получается, увы, далеко не у всех. Но ничего не поделаешь, тут как в спорте: все стараются, а чемпионом становится один. Зато в процессе состязаний результаты растут у всех.
Если нашему отечеству повезет, та же «тойота» станет по карману рядовому станочнику. Но и тогда какой-нибудь выскочка приобретет личный вертолет. Сегодня «выскакивают» в основном молодые. Приходится мириться. Придется мириться. У них здоровье крепче, мозги свежей, не развращены плановой экономикой, не привыкли плакаться по месткомам и каяться по парткомам. Нормальные жители планеты, нацеленные лично решать личные дела.
Еще важный нравственный вопрос: чем зарабатывают? Самый распространённый ответ: спекулируют. Купи-продай, бизнесмены паршивые. Сидят по ларькам, а на завод никто не торопится.
Не совсем так, но во многом так. Однако это не грех — это одна из закономерностей свободного рынка: руки и мозги быстро перетекают в самые перспективные отрасли, и чем лучше мозги, тем быстрей перетекают. Молодежь пошла в торговлю, в сервис — туда, где сегодня результат достигается почти сразу. А мы ворчим, не замечая в раздражении, что практически исчезло давнее сугубо российское проклятие: очереди на час, на два, на пять. А ведь были! А ведь стояли! Насмерть друг друга затаптывали! Так, может, скажем «спасибо» тем семнадцатилетним, что захотели быстро разбогатеть?
…Быстрое развитие мелкой и средней частной торговли породило смежную проблему: новому купечеству понадобилась хотя бы элементарная защита. Органы правопорядка ее не обеспечивали. Свято место не бывает пусто, спрос тут же породил предложение. Каждому ларьку и лотку нанимать собственных стражей накладно — вот и возникло что-то вроде принудительной параллельной милиции, которая облагает данью но и обеспечивает порядок, в отличие от милиции казенной, которая данью тоже облагает, но порядка не гарантирует.
…Так лучше или хуже становится молодежь?
Автор: Леонид Аронович Жуховицкий, журнал Смена, №1552, февраль 1994 год. Источник: архив журнала Смена — smena-online.ru/archive